ХРАМ СВЯТЫХ АПОСТОЛОВ
ПЕТРА И ПАВЛА
В нашем сегодняшнем выпуске, который выходит в свет в канун Великого поста, мы обратимся к содержанию покаянного канона ко Господу нашему Иисусу Христу, который входит в состав молитвенного правила ко Святому Причащению. В целом он написан достаточно простым языком — без витиеватых выражений, требующих толкования и перевода. Наиболее сложным для понимания является содержание ирмосов — особых строф, предваряющих каждую песнь и повторяющихся в разных канонах. Порой даже церковный человек прочитывает их поверхностно, не проникая в смысл содержащихся в этих строфах ветхозаветных образов. Для того чтобы открыть их для себя, необходимо обращение к первоисточнику — Священному Писанию. В основу каждой песни канона — и более всего ее ирмоса — положены так называемые библейские песни, воспетые Богу в торжественных или трудных обстоятельствах.
Яко по суху пешешествовав Израиль, по бездне стопами, гонителя фараона видя потопляема, Богу победную песнь поим, вопияше.
Перевод:
Как по суше прошел Израиль по бездне стопами и, гонителя фараона видя утопавшим, «Богу победную песнь воспоем!» взывал.
В основе этого ирмоса — благодарственная песнь пророка Моисея после перехода евреев через Чермное (Красное) море (см.: Исх. 14, 15). В новозаветные времена под Израилем стали подразумеваться христиане, которых Господь перевел от смерти к жизни Своим воскресением.
В этом каноне, как и в большинстве канонов, за первой песнью сразу идет третья — такова историческая особенность этого жанра.
Несть свят, якоже Ты, Господи Боже мой, вознесый рог верных Твоих, Блаже, и утвердивый нас на камени исповедания Твоего.
Перевод:
Нет святого как Ты, Господи Боже мой, возвысивший достоинство верных Тебе, Благой, и утвердивший нас на камне исповедания Твоего.
В основе этого ирмоса — благодарственная молитва святой Анны, матери пророка Самуила. Будучи бесплодной, она родила сына и посвятила его по обету на служение Господу(см.: 1 Цар. 2, 1–10). Эта песнь символизирует нашу благодарность Господу, ибо без Него и мы духовно бесплодны.
Христос моя сила, Бог и Господь, честная Церковь боголепно поет, взывающи от смысла чиста, о Господе празднующи.
Перевод:
«Христос — моя сила, Бог и Господь»,— Святая Церковь благоговейно поет, возглашая, от чистого разума в Господе торжествуя.
В основе этого ирмоса — пророческая песнь-молитва пророка Аввакума, в которой он воспевает величие Господа и спасение народа Божиего (см.: Авв. 3).
Божиим светом Твоим, Блаже, утренюющих Ти души любовию озари, молюся, Тя ведети, Слове Божий, истиннаго Бога, от мрака греховнаго взывающа.
Перевод:
Божественным светом Своим, Благой, души с рассвета к Тебе стремящихся любовью озари,— молюсь я,— чтобы знать Тебя, Слово Божие, истинного Бога, от мрака грехов к Себе призывающего.
В основе этого ирмоса — молитва пророка Исайи, провидевшего пришествие Спасителя и всеобщее воскресение (см.: Ис. 26, 9–19).
Житейское море, воздвизаемое зря напастей бурею, к тихому пристанищу Твоему притек, вопию Ти: возведи от тли живот мой, Многомилостиве.
Перевод:
Житейское море видя, поднимающееся волнами искушений, я, к тихой пристани Твоей прибегнув, взываю Тебе: «Возведи от гибели жизнь мою, Многомилостивый!».
В основе этого ирмоса — молитва пророка Ионы из чрева кита(см.: Иона, 2). Ее основной мотив — избавление из глубины ада.
Росодательну убо пещь содела Ангел преподобным отроком, халдеи же опаляющее веление Божие, мучителя увеща вопити: благословен еси, Боже отец наших.
Перевод:
Росоносною сделал печь Ангел для благочестивых отроков, а Божие веление, халдеев опаляющее, мучителя убедило взывать: «Благословен Ты, Боже отцов наших!».
В основе этого ирмоса — песнь трех отроков, вверженных в раскаленную печь за отказ поклониться идолу и чудесно спасенных (см. Дан. 3, 26–88).
Из пламене преподобным росу источил еси, и праведнаго жертву водою попалил еси: вся бо твориши, Христе, токмо еже хотети. Тя превозносим во вся веки.
Перевод:
Из пламени Ты для благочестивых росу источил и жертву праведника водою попалил, ибо Ты все совершаешь, Христе, одним Своим хотением. Тебя мы превозносим во все века.
В основе этого ирмоса также песнь трех отроков.
Бога человеком невозможно видети, на Негоже не смеют чини Ангельстии взирати; Тобою же, Всечистая, явися человеком Слово Воплощенно, Егоже величающе, с Небесными вои Тя ублажаем.
Перевод:
Людям невозможно увидеть Бога, на Которого не смеют полки Ангелов взглянуть; но чрез Тебя, Всечистая, стало видимым для смертных Слово воплощенное. Его величая, мы вместе с небесными воинствами Тебя восхваляем.
В основе этого ирмоса — песнь Богоматери при встрече с праведной Елисаветой (см.: Лк. 1, 46–55) и молитва Захарии, отца Иоанна Предтечи, пораженного немотой и вновь обретшего дар речи(см.: Лк. 1, 68–79).
Подготовила Елена Сапаева
Петропавловский листок, №23 февраль, 2017
«Почему Иисус ходил по воде, яко по суху». Версия буддиста
Продолжаем РАССКАЗ доктора наук, буддиста Юрия Пантелеева:
«Существует множество исследований того, сколько лет провел юный Христос в Кашмире, прежде чем вернулся на землю Палестины. Согласно официальной христианской версии, из биографии Иисуса выпадают 11 лет: неизвестно, где он в эти годы находился. Из чего можно сделать предположение, что именно их святое семейство провело в Кашмире. Ведь Иосиф, кроме столяра-умельца, был еще коммерсантом и в смутное время, когда римляне завоевывали Палестину, он со своим семейством вполне мог отправиться именно в Кашмир. Это было привычное для иудеев место: сады Эдема, сфера влияния великого государства Соломона. Для евреев Кашмир не был чужой землей, поэтому переселение семейства Иосифа туда в опасную минуту вполне естественно.
Кстати, первое знакомство Иисуса с буддизмом, скорее всего, произошло, когда Святое семейство бежало из Палестины в Египет, где была сильная буддистская община в Александрии.
Согласно другой версии, Иисус провел в Гималаях около 17 лет, поскольку, как известно, знаменитый разговор с мудрецами в Иерусалимском храме Иисус (последняя информация о нем до возвращения) вел в возрасте 12 лет, а вернулся в Палестину, когда ему было под 30.
Столь долгое пребывание в Кашмире вполне объяснимо: лучшего образования в те времена, чем в буддийском монастыре, Иосиф дать своему сыну нигде не мог. В Иудее система образования только складывалась, в основном частная, что, скорее всего, было не по карману простому столяру и даже коммерсанту.
Иисус не только глубоко изучил философию, психологию, этику, естественные науки, медицину, но постиг и практику классической йоги. Поэтому «фокусы» вроде хождения по воде или исцеление с помощью гипноза и влияния на биополе человека, были для него повседневностью. Правда, когда он брался за лечение, всегда предупреждал: «не говори никому, что я тебя исцелил».
Будучи очень одаренным человеком, он овладел всеми этими искусствами в совершенстве. Но главное, постигнув буддизм, он попытался реформировать иудаизм, разработав новое для Палестины учение. И вот тогда он вернулся на родину, чтобы нести открывшуюся ему истину своему народу».
Записала Алевтина Рябинина (с) «Лилит»
Миссионерские записки. Часть 7
Среди нашего брата священника есть много тех, что скажут: «Читай каноны», – или спросят: – «Каноны читал?» Но нелегко найти священника, согласного разобрать с человеком смысл канонов, хотя бы некоторых ирмосов. А между тем это дело великое и полезное, отсутствие которого колоссально снижает пользу от чтения и слушания канонов. Но все прекрасное – редко, а все полезное – трудно. Трудность основательного знакомства с канонами заключается в том, что канон есть область тесного взаимодействия трех важнейших и довольно автономных явлений: молитвы, библейской истории и поэзии.
Каноны как форма совместной молитвы родились на основании событий священной истории. Первое событие – переход евреев через Красное море, по дну. Это было великое проявление Божественного всемогущества. Бог явно вмешался в историю людей, не оставляя сомнений в том, что Он не далек и не безразличен к нам, но близок, иногда – страшно близок. Это и прообраз Крещения, при котором враг-фараон гибнет, а человек вступает в область длительного путешествия к обещанному блаженству. Отсюда бесчисленные варианты перепевов этой темы: «Яко по суху пешешествовав Израиль, по бездне стопами…»; «Воду прошед, яко сушу, и египетского зла избежав…» и прочее. Всякий раз, начиная слушать канон на утрене или читать его дома, мы должны вспоминать об этом грандиозном событии мировой истории, которое не имеет право быть забытым.
Второй песни ни в минеях, ни в молитвословах нет. Каноны, состоящие из девяти песен, поются так, что после первой песни поется сразу третья. Это потому, что основа этой песни – обличительная песнь Моисея из книги Второзакония. Она полна упреков и пророческих угроз, поэтому включается в службу только Великим постом.
Ну а дальше последовательно нам предстоит познакомиться с историей Самуила и благодарственной молитвой его матери Анны (3-я песня), книгой пророка Аввакума, пророчествами Исаии, историей Ионы, событиями, происходившими с пленными отроками в Вавилоне. Это темы, соответственно, следующих песен, включая предпоследнюю. Девятая посвящена Богородице, и ее ирмос предваряется умиленным пением слов Самой Пресвятой Девы: «Величит душа Моя Господа».
Стоит ли говорить о том, что любовь к священным текстам и знание их способны превратить посещение службы в богомыслие и даже в созерцание? Пожалуй, не стоит. Это и так понятно. Но на деле мы зеваем на кафизмах из-за плохого знания Псалтыри и мучаемся на канонах из-за непонимания смысла этих песнопений. И та, и другая беда нередко усугубляется невнятным или беглым чтением и пением. Так во что же мы рискуем превратить – а то местами и превратили – наше Богослужение? И это при том что оно – главное богатство Православия.
Православная вера литургична. Понимает христианство, говорил Хомяков, тот, кто понимает литургию. Между Православием и Богослужением можно без страха ставить знак равенства. Это не будет ни грехом, ни преувеличением, но исповеданием истины: Православие = Богослужению. Пусть внешняя миссия изучает языки и, словно к замкам с секретами, подбирает ключики к сердцам инославных, иноверных, инородных. Внутренняя миссия не может обойтись без погружения в смысловую красоту Богослужения.
Ведь это – не просто сила ко спасению всякому верующему. Это – сила и красота одновременно. Сколь многие люди пытаются писать стихи о Боге и религиозных переживаниях! Этот поток рифм, стремящийся к бесконечности, иногда напоминает наводнение пошлости. А ведь оно пересохло бы, пересохло бы изрядно это наводнение, будь мы чувствительнее хоть на грамм к поэзии Богослужения! Вот один ирмос:
«Услышах слух силы Креста, / Яко Рай отверзеся Им, / И возопих: Слава силе Твоей, Господи». Стоит вчитаться только в эти краткие от гениальности строчки, чтобы перестать изливать душу в тетрадку из 18 листов. Если душа нашла себя в сильных словах другого, свои слабые слова сплетать уже нет смысла.
Знакомство с канонами, их изучение – это троякая задача. Задача молитвенная, богословская и культурная. Причем при всей ее неотложности и неизбежности далеко ходить не надо. Стоит, поминая почивших родственников, выучить ирмосы панихиды. Они прекрасны! Или открыть свой молитвослов. Три канона и последование к причастию должны быть в каждом.
Дважды в символе веры говорится о Святом Писании. Христос воскрес в третий день, согласно с Писанием, и Дух Святой говорил через пророков. То есть слова Моисея, Давида и прочих великих мужей были вдохновлены Утешителем. Очевидно, что изучение Писания должно быть одним из наших главных занятий. Человек – словесное существо, и ему не меньше хлеба нужна словесная пища. Единым хлебом жить человек не может. Эту цитату мы хорошо знаем. Важно делать из нее практические выводы. Вывод, собственно, один. Словесных овец Христова стада нужно выводить на тучные пастбища с сочной травой Божественных слов. Не к силосной яме с человеческими преданиями, а именно на тучные пастбища.
Раскрывая на службе Евангелие, мы совершаем действие, сходное по смыслу с развертыванием антиминса для евхаристии. Эти маленькие буквы таят в себе неземную силу. Они смело благовествуют правду Божию всякому умеющему читать. Книжники древности догадались, почувствовали, что в Писании нет лишних слов и даже черточек, что и подтвердил Господь Иисус Христос. Все важно, все таинственно, все назидательно. Книжники считали, что в буквочках и черточках заключена Слава Божия. Она подобна узнику, сидящему в темнице, где каждая буква и слово подобны прутьям и заклепкам ограды. Понимание смысла Писания есть, таким образом, освобождение Божественной силы и премудрости. Эти же книжники поняли и сказали, что в Писании решительно все, даже самые далекие, казалось бы, тексты, говорят о Мессии. И эту мысль тоже подтвердил Господь Иисус, говоря: «Исследуйте Писания. Вы думаете через них иметь жизнь вечную, а они свидетельствуют о Мне».
Еще не было сформированного кодекса новозаветных книг, и апостол Павел, имея в виду Ветхий Завет, говорил, что все Писание богодухновенно и полезно для вразумления, обличения, назидания. Не имеет оправдания, ни богословского, ни простого человеческого, невнимание к священным текстам, нелюбовь к ним. Это – опосредованная холодность к Самому Богу, говорившему через пророков.
Писание не только написано о Христе. Оно также написано и обо мне. Я имею право спрашивать Бога: Господи! Вот я прочел страницу. А где здесь я? И где здесь Ты? Что Ты хочешь мне сказать?
Лучшая проповедь митрополита Антония (Блума) была та, где он сказал, что ничего не понял в прочитанном. Вот, дескать, Христос с нами только что разговаривал, а я, говорит митрополит, ничего не ощутил, ни на что не отозвался. Люди потом со слезами благодарили пастыря, говоря, что теперь они поняли, как слушать Евангелие.
Изумление и вопрошание необходимы при чтении и слушании Писаний. А еще – внимательное и молчаливое ожидание ответа. Так, когда Господь звал Самуила при скинии, говоря: «Самуил, Самуил», тот думал, что зовет его старец-первосвященник. Но, наученный тем, Самуил понял, что это его зовет Господь. И в следующий раз в ответ на голос, называющий его по имени, отрок сказал: «Говори, Господи. Слушает раб Твой».
Вот и нам, стоя в храме на чтении Евангелия и Посланий, можно и нужно сказать в сердце: «Говори, Господи. Слушает раб Твой».
Мы можем удивляться той перемене, которая наступала в жизни многих святых после услышанного отрывка из Писаний. Антоний Великий услышал: «Раздай все и следуй за Мной», – и тут же поступил по услышанному. И не только Антоний. Дело не только в глубине души и в жаре сердца, которыми отличались святые. Дело также в том уважении к литургии слова, которое было характерно для Древней Церкви. Пение псалмов, чтение Писания и проповедь – все то, что предваряет Евхаристию, – занимало, а кое-где и сейчас занимает час и более. Копты и сейчас читают пять отрывков из Нового Завета, некоторые – на двух языках. В литургии Иакова непременно читается отрывок из Ветхого Завета. Слово Божие пронзает совесть, смягчает раны души, напитывает человека. Когда скажут: «Благодарим Господа», вся церковь будет уже разогрета, насыщена словом, готова для евхаристии.
Очевидно, не завтра мы вернемся к этой древней и благословенной практике. Но тогда надо читать Писание самим или собираться для этой цели вместе хотя бы раз в неделю. Не надо бояться, что подобная практика кому-то напомнит протестантизм. Во-первых, это не так. Во-вторых, хороший опыт не грех и «оправославить». Кто сейчас помнит о том, что воскресные школы в нынешнем виде сформировались в Англии? Какая нам разница, где они сформировались, если опыт полезный, и мы с трудом представляем приходскую жизнь без подобных школ.
Да и какой здесь протестантизм, если в утренних молитвах Макарий говорит: «Даруй мне, восставшу, словесем Твоим поучитися». Если об Афанасии Великом говорили, что он так знает все книги Писания, как редко кто знает хотя бы одну книгу. Если Златоуст, не умолкая, во время и не вовремя, по апостолу, разъяснял народу святые тексты. Если отцы пустыни учили целые книги наизусть.
Главный враг проповедника
Главный враг проповедника – это совесть, связывающая язык. «Чему я могу научить людей, если я глуп и грешен?», – думает пастырь и молчит. А раз молчит, значит, лишает паству словесной пищи. Пастырь боится фарисействовать, боится того, что жизнь его не оправдывает произнесенные слова. В этом страхе есть благочестие, но есть в нем и неразумие.
Было бы неплохо, если бы проповедовали только святые. Но, во-первых, сами святые откажутся себя такими признать. Во-вторых, если Петр отрекся, а Павел был гонителем, то не значит ли это, что поиск абсолютной святости может привести к ошибке скорее, чем к торжеству Православия? Что, если бы Петр отказался благовествовать и писать послания на основании того, что он сильно согрешил? Ответ, кажется, очевиден.
Если у мирянина от объедения, от осуждения или от злобы бесовской ночью, накануне воскресного дня, случится осквернение, то ему нужно воздержаться от причастия. Но если то же самое случится со священником, он не может не причащаться, поскольку не может не служить. То же самое касается и проповеди. Личное совершенство – вожделенная цель, но не лишать же людей службы до тех пор, пока цель не достигнута.
Православный христианин есть человек Чаши и человек Книги. И литургия есть не только принесение Бескровной Жертвы и вкушение от Нее, но в службе есть также место для литургии слова. Литургия слова предполагает чтение, внимательное слушание священных текстов и их истолкование, то есть проповедь. Как нельзя лишать людей литургии и причастия, исходя из собственной «грешности», точно так же их нельзя лишать словесной пищи.
Совесть будет обличать, и священник не раз выплачет в одиночестве ту боль, которая рождается от столкновения высокого призвания и личного недостоинства. И сами проповеди священник будет говорить не сверху вниз, как знающий – невеждам, но он будет говорить в режиме сострадания пастве и единства с ней, словно самому себе.
Священник, осквернившийся во сне, но обязанный служить, должен вычитать «Правило от осквернения». Эти молитвы и смирят, и утешат человека. Но о чем думать и что читать человеку, который должен проповедовать, а совесть склеивает ему уста? Не думаю, что предложу панацею, но меня самого утешают и ободряют мысли, которыми хочется поделиться.
Если я буду святым, то ничего не добавлю к святости Бога. Если я буду грешен, как есть, и еще больше грешен, то ничего не отниму от святости Бога. Бог свят без меня и независимо от меня. Он достоин хвалы, и Его нужно хвалить независимо от наших личных внутренних состояний. Я обязан это делать, если я верю в Бога. И я обязан проповедовать, если я священник.
Было бы странно, если бы мы сказали: «Сегодня я чувствую себя превосходно. Совесть ни в чем меня не обличает. Значит, я буду хвалить Бога и (в случае, если я священник) проповедовать». Зато в другой день мы бы сказали: «Я грешен и слаб. У меня болит душа. Совесть меня истерзала. Я не буду молиться и проповедовать».
Священник не имеет право на такой сентиментальный волюнтаризм. Он обязан благовествовать день ото дня спасение Божие, обязан благовествовать «силою многою», и это не должно зависеть от его личных переживаний.
Ветхозаветный закон запрещал священнику раздирать ризы даже в случае смерти собственного ребенка. Этот же закон повелевал приносить ежедневные жертвы независимо от бед и сложностей, переносимых иереем. Нам тоже нелишне отвязать священные обязанности от сентиментальных переживаний. В этом и заключается, быть может, единственное отличие священника от мирянина. Священнику нельзя уставать, опускать руки, останавливаться. Никто не знает, что внутри у него творится. Никому и не надо это знать, поскольку никто из жалости не снимет с него груз однажды взятых обязанностей. И Николай Сербский говорит о том, что никто не знает, какие вихри и огненные смерчи бушуют на Солнце. Главное, что к нам энергия светила приходит в виде теплых и жизнетворных лучей.
Итак, Господь свят. Если говорить привычно-умным языком, то Он объективно свят, свят независимо от наших пороков и добродетелей. Спасение, которое Он «соделал посреди земли», требует непрестанного напоминания и благовествования. У священника нет ни одной отговорки, если он не проповедует.
Конечно, необходимо готовиться. То есть делать выписки, читать, запоминать, думать, перед проповедью молиться. Но главное – отказаться раз и навсегда от той ложной мысли, что мы недостойны проповедовать. Не может быть недостойным тот, кого Сам Господь призвал к этому труду, нелегкому, но благословенному.
