Почему вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима? («Сохрани мою речь навсегда», Осип Мандельштам)
Для начала — сам текст, о котором идет речь.
***
Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма,
За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда,
Как вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима,
Чтобы в ней к Рождеству отразилась семью плавниками звезда.
И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый,
Я — непризнанный брат, отщепенец в народной семье —
Обещаю построить такие дремучие срубы,
Чтобы в них татарва опускала князей на бадье.
Обратимся к нескольким разборам этого стихотворения, одного из самых известных — и самых страшных — у Мандельштама. Стихотворение обращается к некоему отцу, другу и помощнику, способному как-то сохранить речь поэта навсегда за те достоинства, что в них есть. Соблазнительно предположить, что это одно из нескольких обращений Мандельштама к Сталину: вроде бы «отец» вполне подходит для культа «отца народов», до полномасштабного развертывания которого, впрочем, остается еще несколько лет; «друг» — Мандельштам, как и многие его современники, претендовал — в своем внутреннем понимании — на особые отношения с властью и со Сталиным в частности; о завороженности Сталиным даже самых умных, лучших писателей того времени — Пастернака, Чуковского, — хорошо известно, хотя многие из них прекрасно понимали, что происходит вокруг. Впрочем, гипотеза о том, что это — прямое обращение к Сталину, неоднозначна: см., например, статью Григория Кружкова, который не готов поверить в это и спорит с Александром Жолковским, утверждая, что Мандельштам обращается к своей жене Надежде — которая действительно сохранила его речь навсегда. Мне, впрочем, кажется, что все же возможна и гипотеза об обращении к какой-то власти — необязательно Сталину, а попросту ее олицетворению, одному из тех, кому эта власть (в идеалистическом сознании) делегирована — например, рабочему, тому самому «невысокому старому человеку», который отлил пулю, поразившую Гумилева.
Так вот, если принимать такую гипотезу, то в своем самоотречении говорящий в стихотворении «Сохрани мою речь навсегда» готов на вещи неслыханные — в частности, на участие в казнях, тех самых, о которых, дословно цитируя строки Пушкина, говорит в том же самом 1931 году Пастернак («Начало славных дней Петра / Мрачили мятежи и казни»; о перекличке мандельштамовских стихов с Пастернаком пишет Жолковский). К примеру, «Обещаю построить такие дремучие срубы, / Чтобы в них татарва опускала князей на бадье» — прямой намек на «алапаевских мучеников», убитых в 1918 году членов дома Романовых, чьи тела действительно были опущены убийцами в шахту (некоторые после падения еще оставались живы и умерли от голода и ранений). Новгородские колодцы, честно говоря, тоже не предвещают ничего хорошего.
Образ сладимой, то есть подслащенной воды я бы сопоставил с посвящением Мандельштаму, написанным в 1925 году поэтом Борисом Нелепо; этот прекрасный поэт написал мало и рано умер, и восходящее к пушкинским стилизациям античного стиха посвящение Мандельштаму осталось самым известным его текстом:
В бочку с водой упал квадрат соляного кристалла;
Грани исчезли его, стала вода солоней.
Так и поэт, обронил ты в русскую душу случайно
Грусти Израиля соль, узкую горечь земли.
Мандельштам это посвящение, конечно, знал и, вероятно, хотел оттолкнуться от него, не только из присущего ему духа противоречия, но и из желания преодолеть акмеистический период своего творчества (именно акмеистом был и остался Борис Нелепо). Рождественская семиконечная звезда, конечно, тоже противопоставлена шестиконечной звезде еврейства («грусти Израиля соль»). Собственно, Рождественская звезда и способна дальше полностью перевернуть восприятие стихотворения (см. ниже).
Сладкое в стихах Мандельштама страшнее соленого: ср.: «Мы с тобой на кухне посидим. / Сладко пахнет белый керосин…» Не исключено, что тут работает ассоциация совсем физиологическая: сладковатый запах разложения плоти. Не означает ли сладкая вода в колодце того, что там находятся мертвые тела?
Теперь, оставив эту гипотезу, посмотрим, как строку о новгородских колодцах толкуют другие исследователи. Григорий Кружков считает, что упоминание Новгорода — проявление все того же духа противоречия, дань уважения той вольности, через которую якобы готов переступить поэт: «Почему в новгородских? Не потому ли, что Новгород — символ русской вольности, разгромленной и уничтоженной Иваном Грозным?» Далее Кружков делает парадоксальный, но вписывающийся в логику «христианского» мотива стихотворения вывод: «Однако у Мандельштама речь идет не о том. Ни ада, ни дьявольского смеха, ни грешного поэта, который с ужасом глядит вглубь своей души, у него нет. Колодец, который строит Мандельштам,— совершенно иной, в нем должна отразиться звезда Рождества, и вода в колодце — „сладимая“; поэт должен принести людям благую весть о мире, который уже почти искуплен, а Христу родившемуся— драгоценные дары от полноты души и благодарности». Таким образом, Мандельштам, по Кружкову, не заключает сделку с дьяволом, а строит эти пыточные срубы и колодец (инверсию башни) как памятник страданиям мучеников, через каковые страдания в глубине колодца явлена правда о воскресении. Рождественская звезда обращает казнь в победу.
Олег Заславский в своей статье также указывает на несостоятельность «палаческого» прочтения текста Мандельштама и сопоставляет «сладимость» воды с «совестным дегтем труда»: в колодце (возможно, просмоленном дегтем), происходит чудо претворения дегтя в мед (ср. «ложка дегтя в бочке меда»; можно вспомнить опять-таки бочку у Бориса Нелепо и мед из еще одного его стихотворения).
Итак, в таком «адвокатском» прочтении Мандельштам вовсе не предлагает за признание и сохранение своей речи потворствовать злодействам. И тогда стихотворение можно прочитать как вещь с двойным дном: обращаясь вроде бы к тирану, поэт на самом деле обращается к Богу; предлагая помощь палачу — на самом деле обещает воспеть, насколько возможно, хотя бы и полунамеком, подвиг и страдание Божьих мучеников.
Такое двойное назначение поначалу заставляет, не без цинизма, вспомнить пари Паскаля — утверждение, что верить в Бога выгоднее, чем не верить: если Бога нет, то верующий после смерти ничего не теряет, а если Бог есть, то неверующему уготованы адские муки. Но Мандельштам живет через три сотни лет после Паскаля, и его расчет амбивалентен: он создает текст-обманку, который можно понять на разных уровнях и получить разное представление о написавшем его. Эту амбивалентность он понесет и дальше — сравним стихотворения «За гремучую доблесть грядущих веков…», «Мы живем, под собою не чуя страны. », «Ода», «Если б меня наши враги взяли. », — но сейчас нет сомнения, какая сторона в этой круговерти ракурсов и перемен взглядов взяла верх — взяла верх через мученичество, будто напророченное самому себе в стихотворении «Сохрани мою речь навсегда».
 Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма, За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда. Так вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима, Чтобы в ней к Рождеству отразилась семью плавниками звезда. |
Сохрани, сохрани мою речь
навсегда за привкус несчастья и дыма,
За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда.
Так вода в новгородских колодцах
должна быть черна и сладима,
Чтобы в ней к Рождеству отразилась
семью плавниками звезда.
Поиграй со мной в реальную телепатию
Не пророни ни слова по пути от отправителя к получателю
Они подумают, что мы немы, ну и замечательно
Пронеси под носами ищеек, натасканных
Мимо глазастых чинов при погонах и демонов в штатском
Сквозь обыски, ссылки, аресты
и казни до станка типографского
Написанная памяти моей пером по памяти твоей листу
Не оступись на скользком льду, канал едва подмерз,
а идти еще не одну версту
Сохрани все то, что только ты одна сможешь сберечь,
пока ты есть, эту рукопись им не сжечь
Не возьмет, ни костер, ни печь,
меня уже не сохранить, храни мою речь.
Сохрани мою речь навсегда
за привкус несчастья и дыма,
За смолу кругового терпенья,
за совестный деготь труда.
Так вода в новгородских колодцах
должна быть черна и сладима,
Чтобы в ней к Рождеству отразилась
семью плавниками звезда.
Сохрани, сохрани мою речь навсегда
за привкус несчастья и дыма,
За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда.
Так вода в новгородских колодцах
должна быть черна и сладима,
Чтобы в ней к Рождеству отразилась
семью плавниками звезда.
Сохрани мою речь, расти ее как младшую дочь
Помоги ей, пожалуйста, всем, чем мама может помочь
Качай и пой по ночам беззвучно, пока не утихнет плач
И не пройдет то, что ее мучило
Сохрани навсегда, выведи на орбиту,
без тебя она чертежи ракеты
От земли не дальше, чем гул стракитов
Не летают макеты, но и не могут быть сбиты
Придумай метод, сохрани от потопов, пожаров и времени
Деревом суждено стать не каждому семени
А только тому, которому повезет с почвой, как мне с тобой
Сильно-сильно, очень-очень
и тебя и меня переживем не разлучные мы
Каждый раз поднимаясь я брал твои крылья взаймы,
но сейчас улетаю без них
Бесконечный поцелуй на прощание,
сохранить мою речь обещай мне
Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма,
За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда.
Так вода в новгородских колодцах
должна быть черна и сладима,
Чтобы в ней к Рождеству отразилась
семью плавниками звезда.
Как вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима
 |
Олеся 
